|
Я встретил ее на изломе осени.
Тот вечер выдался дождливым, и я шел домой с работы, зябко кутаясь в холодное вельветовое пальто, которое, кажется, совсем не грело. Зонт я, как всегда, забыл дома, поэтому с кепки периодически на глаза падали крупные ледяные капли. Одну руку я прятал в карман, другой держал ручку кожаного портфеля и периодически дышал на закоченевшие пальцы. Кончик носа чувствовал льдистые порывы злого наполовину зимнего ветра и, наверное, покраснел, спрятанный в тени козырька.
Мой дом находился в старом районе города, где-то рядом с виноградниками, но, несмотря на это, квартплата оказалась не столь высокой. Я снимал двухкомнатную малометражную квартирку на втором этаже кирпичного, оштукатуренного дома под черепичной крышей, издали казавшегося маленьким особнячком. Внутри подъезд был обшарпанный, и лестница, с чугунными витыми перилами, никогда не освещалась ночью. Я мог бы снять квартиру побольше в новостройке, где-то в новом спальном районе, но здесь мне было как-то уютнее и ничего почти не отличалось от городка, где я вырос. Хозяйка дома, приятная пожилая женщина, разрешала мне самому пользоваться котельной, поэтому в моей квартирке всегда было тепло и сухо, а обои, оставшиеся еще со времен советской власти, пестрили цветами и листьями, но менять их мне совсем не хотелось.
Итак, я шел домой от автобусной остановки, потому мой старый Фиат заупрямился, и пришлось отвезти его в сервис.
Она сидела на ограде палисадника, расположившегося в двух шагах от моего дома. Сидела, курила, выпуская неровные струйки дыма, перемешанного с паром. Ее тонкая шея была обмотана клетчатым шарфом, свисавшим до пола, а волосы, очень короткие и ярко-оранжевые, мокро прилипли ко лбу. Сидела она согнувшись, уперев локти в коленки; из-под коротенькой коричневой куртки виднелась спина.
Широкие камуфляжные штаны, бежевые кроссовки, кажется «пума», с испачканными грязью мысками, между пальцев зажата сигарета с оторванными фильтром. Такой я увидел ее на ограде палисадника. Мокрой и давно некрашеной ограде старого неухоженного палисадника.
Почему-то она сидела одна, и непохоже было, чтобы ждала она кого-то этим холодным вечером, а просто так вот одиноко сидела и мерзла под порывами ветра и холодным дождиком. Что-то сжалось у меня внутри при взгляде на девушку с апельсиновыми волосами, поэтому я сошел с тротуара и направился к палисаднику.
- Эй! Ты кого-то ждешь?
Она подняла голову, на меня тяжело взглянули два небольших ненакрашенных глаза, какого-то дождливо-небесного цвета. Она в последний раз затянулась и бросила сигарету под ноги. Не ответила. Просто выжидающе смотрела и молчала.
- Ну если секрет, то ничего,- я улыбнулся.- Не замерзла под дождем? Кто-то страдает непунктуальностью?
Теперь я стоял совсем рядом с ней и мог разглядеть слипшиеся от дождя каштановые ресницы и тонкую линию бледных губ. Она отрицательно покачала головой.
Не ждет и молчит. Курит. Она протянула мне открытую пачку «Кента».
- Нет, спасибо, я не курю,- она пожала плечами и вытянула себе новую сигарету, прикурила от желтого «крикета».
- Почему ты молчишь? Тебе холодно?- вот мне было холодно и я тер руки одну об другую, поставив портфель на асфальт.
Она опять пожала плечами и кивнула, теперь она смотрела не на меня, а куда-то в пол. Она разглядывала свои испачканные кроссовки, потом свободной рукой потерла левый мысок. От сигареты поднимался куцый едкий дымок.
- Эй,- начал я, но заметил, что она дрожит мелкой дрожью и сигарета тоже неритмично трясется в тонких пальцах с коротко стрижеными ногтями. – Да ты ведь замерзла вся, что же ты сидишь тут и никуда не идешь?
Она смотрела мне в глаза и не отвечала, я различил маленькое коричневое пятнышко на радужке левого глаза, тогда я снял пальто, накинул ей на плечи. Она поднялась, выпрямилась, поплотнее закуталась в вельвет. Так она оказалась на полголовы ниже меня, хотя я вовсе не считал себя низким, даже наоборот. Без влажноватого пальто мне стало вовсе невыносимо холодно, и я подхватил портфель, взглянув на девушку.
- Пошли ко мне, я тебя чаем напою.
Она чуть улыбнулась излучинами губ. Мысль о том, что она может меня обворовать, меня не беспокоила. У меня и красть-то было нечего, разве что пятьдесят евро завалялось в кошельке и мамино обручальное кольцо лежало в вазочке на прикроватном столике. Да и что если бы она и обворовала меня, не мог же я оставить ее мерзнуть здесь, посреди осени.
По пути я не сказал ни слова, а она продолжала молчать всю дорогу, и после, когда мы уже поднялись по темной лестнице ко мне, я зажег свет в прихожей, сбросил промокшие туфли, и наконец спросил:
- Ты что глухонемая?
Девушка повесила мое пальто на вешалку, а теперь, наклонившись, развязывала кроссовки. Я видел ее отрицательно качавшийся затылок.
Потом она, уже разутая, смотрела мне в глаза и, улыбаясь, вертела пальцем у виска.
Я как-то немного опешил и обиделся.
- Кто? Я?
Она опять улыбнулась, тряханула яркими волосами и ткнула пальцем себе в грудь.
- Ты?
Кивок.
- Но почему?
Пожатие плеч.
- Ладно, проходи, вот тут ванная, а я пойду переоденусь и поставлю чай.
Она кивнула, и, осторожно ступая по скрипящим дубовым половицам, исчезла.
Переодевшись, я нырнул в кухню и поставил на газ эмалированный чайник. Она высунула голову в дверной проем, потом показалась вся и села напротив меня на небольшой диванчик, спинкой прислоненный к окну.
Ее апельсиновые волосы теперь топорщились во все стороны, придавая ей вид драчливого мальчугана. Сколько ей? Восемнадцать? Двадцать?
Когда-то и я был так молод… Хотя стариком я себя не считал, но все же тридцать три – это уже не то…
Я сначала разглядывал ее улыбающееся лицо с дождливыми глазами, потом спохватился.
- А зовут-то тебя как?
Она прищурилась, сдвинув брови, увлеклась исследованием карманов и извлекла на электрический свет одинокой лампочки латышский синий паспорт, протянула мне.
Внутри фотография, черно-белая, волосы там какие-то серые. Гинтаре-Бей. 19. Место рождения г.Елгава. Остальное я не стал читать, а просто вернул ей паспорт.
- Странное у тебя имя какое-то. Меня вообще Бронислав зовут, но для друзей просто Бранко.
Засвистел чайник, я встал снять его с плиты, она тоже вскочила и достала с сушилки две большие чашки.
Когда я полез за пакетиками растворимого чая, Гинтаре скривилась и покачала головой. Может, любит заварной? Я призадумался на пару мгновений, но потом вспомнил и достал баночку «Ахмата». Девушка просияла, тогда я откопал еще маленький чайничек и задернул занавески на окне, обнажавшем холод осенней ночи.
Через десять минут ее творение настоялось и она, щедро плеснув заварки и мне и себе, подарила его миру. Да, чай она готовила прекрасный. По кухне разлился приятный аромат теплоты и уюта. Она пила его, так забавно опуская ресницы, словно разглядывая каждый небольшой глоток. Я невольно залюбовался этой ее детской привычкой. Внезапно она подняла глаза, встретившись со мной взглядом, и сделала странный жест, напоминающий то, как пишут ручкой по бумаге…
- Что?
Она повторила движение, потом закатила глаза и снова сделала то же самое.
- А! Я понял-понял, момент.
Улыбка. Я отправился на поиски блокнота и карандаша, охотно протянул ей найденное, а она, отхлебывая чай начала строчить что-то быстро и неровным почерком, по-студентски.
Дописав, она протянула мне листок.
Вот что было в записке:
«Бранко, классное это имя, Бранко. Мне нравится. Спасибо, что приютил, а то я совсем окоченела там. А чай из пакетиков ни в коем случае нельзя пить. Гадость это. Чай из пакетиков».
- Почему ты не говоришь?
Я протянул блокнот обратно, она опять принялась за письмо. Писала долго, я даже успел допить ее мастерски заваренный чай.
«Я не говорю после того, как брат погиб. Старший, мы вместе жили. Тогда я чуть не покончила с собой, но потом просто отказалась говорить. Глупость, думаешь, да? Да. Теперь я, может, и хочу сказать пару едких словечек, а не могу. Не выходит. Ни звука. Во мне не осталось ни звука, представляешь? Мы учиться приехали еще три года назад, не сюда, правда, в Вену, но тут жить дешевле. Мать сначала присылала денег, а потом нашла какого-то парня и перестала, даже в Ригу переехала жить, а мы вот тут… Она была помешана на греческих именах, вот и назвала какой-то скороговоркой, мне не нравится, но можешь называть просто Бей. Ненавижу, когда бьют, но мой бывший меня частенько бил, вот и привыкла. Мне иногда кажется, что он брата и прикончил. Меня не поделили, вот так. Нет, я с братом не спала, просто он Ричи на дух не переносил, а тот почти все время у нас жил. Да к чему тебе это знать? Тебе, должно быть, скучно».
Я прочитал на одном дыхании, будто интересный роман. И что, неужели это правда?
- Как мне может быть скучно? Правда, если не хочешь рассказывать – не рассказывай.
Она пожала костлявыми плечами, одним глотком прикончила чай и потянулась за блокнотом.
«У тебя нет женской одежды, а?» В конце предложения стоял смайлик, а Бей смущенно улыбалась, обнажая остренькие резцы.
- Эм… Ну, женской нет, но что-нибудь найду, сейчас, подожди.
Я встал и направился в комнату рыться в платяном шкафу.
Она, кажется, пошла в ванную.
- Эй!- я выглянул в прихожую, ее огненная голова торчала из ванной. Поднятые пшеничные брови. В руках - моя бритва.
- Зачем тебе бриться? Кто на тебя смотрит, а?- меня умиляла ее манера высовывать голову в дверной проем.
Она закатила глаза, пошла на кухню, через минуту вернулась с клочком бумаги в руках, протянула мне.
«1.Волосатые ноги – это неэстетично.
2.Ты, ну или я, в конце концов».
Она опять исчезла в ванной.
- Эй!- снова позвал я, прислоняясь к дверному косяку. Шершавый наличник приятно касался спины.
В этот раз она появилась целиком и демонстративно закатила глаза.
- Воды нет горячей. Забыл сказать. Ночью никто не топит, а остывает за день.
Она в который раз с кислой физиономией отправилась на кухню, но уже не писать, а греть в большой кастрюле воду. Себе и мне.
Ей так шел мой белый свитер под горло. Как игрушечная. Тоненькая шея тонула в высоком вязаном воротнике. Она натягивала его до ушей и улыбалась, краешки ее бледных губ смотрели в небо, скрытое от нас белым низким потолком.
Готовить она не умела. Совсем. Я, впрочем, тоже, вот я и искал все время ту единственную, которая была бы великим кулинаром и могла наколдовать мне скромный ужин или роскошный воскресный обед. Мелочь, а приятно, но все мои девушки поголовно не подходили к плите ни на шаг. Вот и тянулось мое одинокое холостяцкое житье.
В тот вечер я постелил себе на диване в гостиной, а ей уступил мою полутораспальную кровать с красивой ореховой спинкой, застеленную новым темно-бардовым комплектом – подарок одного друга-весельчака. Он его мне на круглую дату подарил со словами что-то вроде «в таком солидном возрасте пора обзавестись солидной любовницей, а солидные любовницы на задрипанные простыни не ложатся». Мы тогда еще собирались в ресторане и сказано было при всех, что вызвало потом всякие разные похабные шуточки и разом сделало обстановку легкой, праздничной. Запоминаются какие-то моменты, нет чтобы целиком…
Она вышла, кутаясь в большое и пушистое банное полотенце, с волос капала вода.
- Иди ложись пока, а у меня еще пара документов по работе.
Она кивнула и растворилась за дверью.
На кухонном столе дымилась чашка чая, рядом лежал блокнотный лист.
«Спокойной ночи».
Я улыбнулся, провел рукой по волосам, достал из портфеля ноутбук и принялся что-то печатать. Завтра опять ехать общим транспортом. Вставать ни свет ни заря. Работаю я в Вене, хотя уже около десяти лет живу здесь, в Братиславе, на втором этаже домика под черепичной крышей. Мой родной городишко стал для меня чем-то вроде приятного воспоминания. Так же как и мать, семья. Все, что осталось там, за чертой.
Я просидел еще где-то час, потом пошел в ванную в надежде, что вода сохранила хоть какое-то тепло.
Я долго не мог уснуть, думая об апельсиновой девушке с дождливыми глазами, девушке, со странным именем Гинтаре-Бей и вечным молчанием красиво изогнутых губ. Передо мной вновь и вновь возникал ее тяжелый взгляд, пальцы, зажавшие сигарету. И вот сейчас она спит через стенку, а я почти слышу ее тихое дыхание.
Утром я ушел, съев наскоро тост с джемом, который запил растворимым кофе.
Лишь на секунду заглянув в спальню, я несколько мгновений полюбовался ее чистой нежной кожей и беспорядочной копной стриженных ярко-рыжих волос. Ее рот был слегка приоткрыт, будто сейчас она скажет мне что-то вроде «доброе утро, как спал?». Но я различал только тихое посапывание.
Спи, я потом приду. Не бойся. Ты, Гинтаре, самое прекрасное создание, которое я когда-либо видел.
Так мне хотелось сказать ей, но я лишь черканул записку, что еда в холодильнике, а я вернусь около шести.
День, какой-то хмурый, хотя не такой холодный, как вчера действовал на нервы. Весь он получился какой-то несуразный, сумбурный. Обговоренный отпуск мне перенесли на неделю дальше, зарплату отсрочили, моя подруга по телефону предложила придти ко мне домой поужинать ну и остаться на ночь: ей очень нравилась мое убежище от ветров. Норка, так она его называла. Пришлось вежливо отказать и пригласить на ужин в пятницу. Не говорить же ей, что у меня дома живет девушка с апельсиновыми волосами и очаровательной улыбкой.
Едва положив трубку и словно внезапно вспомнив, я набрал номер знакомого психиатра. Он был немец, но я неплохо говорил на немецком, поэтому ничто не мешало нам поддерживать дружественные отношения в течение многих лет. Он частенько помогал мне разобраться с возникающими вопросами в отношении поведения людей, комплексов и их преодоления.
- Ну здравствуй, дружище. Как поживаешь?
- Спасибо, ничего, только работы многовато. Все вдруг разом с ума посходили что ли? Ты-то как?
- Да ну… Ненавижу такую погоду. Голова болит от дождя. У меня к тебе вот такой вопрос: может человек сознательно перестать говорить и стать немым?
- Ну… Такое возможно, это одно из видов психических отклонений, на эмоциональной почве обычно. А что? Ты же вроде пока говоришь прилично?
- Да нет, так. Фильм один посмотрел, интересно.
- Ну хорошо, интерес – это всегда приветствуется. Когда пойдем в футбол играть?
- Может на выходных выберемся? Ты как?
- Прекрасно-прекрасно, только жену к матери отправлю, а то она меня достала с воскресными походами в церковь и в магазин. Майн готт, и так ведь каждую неделю.
- Тогда заметано.
Я положил трубку. Потер виски. В голове что-то шуршало и мешало сосредоточиться. Я вынул из ящика стола аспирин, плеснул в офисный стакан воды из чайника, положил таблетки на язык, машинально глотнул и снова сел в кресло, откинув голову назад.
Пока я шел к дому по той же дорожке, по которой из года в год ходил и никогда ни о чем не думал, где впервые я увидел одинокую незнакомку, я вдруг задумался о ней.
Представлял, как она сейчас выбежит мне навстречу, в прихожую, мягко ступая шерстяными носками по скрипучим половицам, носками, которые велики ей размера на четыре, такая теплая и с апельсиновыми волосами, дождливыми глазами, пшеничными бровями, чиркнет зажигалкой, пыхнет пару раз едким дымом мне в лицо, улыбнется; и я притяну ее к себе, нежно поправлю воротник белого свитера, потом проведу тыльной стороной ладони по нежной щеке, она затушит сигарету двумя пальцами и, улыбаясь, прижмется ко мне плотнее, уткнется огненной макушкой в мое вельветовое пальто, которое я еще не успел снять. Тогда я нежно прикоснусь губами к ее острому носу, а она, привстав на цыпочки, мягкими бледными губами прильнет к моим.
Только меня никто не встретил. Лишь пустая прихожая, скрип половиц и цветастые обои.
От нее остался, пожалуй, только едва уловимый запах «Кента».
На столе очередное послание.
«Я думала, что ты переспишь со мной. Так все делают. Бессчетное множество раз, с тех пор, как я осталась без крыши над головой. Спасибо. Я, знаешь, сегодня сказала первое за несколько месяцев слово. Угадаешь какое? Дом. Да-да. Дом. Такое просто, но в то же время сложное слово. У меня вот дома никогда, знаешь, не было. Сигареты были, брат был, парень был, даже деньги иногда были, но дома никогда-никогда не было. У тебя он есть, счастливый. Ты только его береги, не бросай и не забывай. Ты сам, как будто большой дом. Теплый и добрый. Не боишься холода. Я опять какие-то глупости говорю. Тебе, наверное, скучно. Теперь мне пора, прощай. Спасибо огромное еще раз, но больше никогда не заваривай чай из пакетика, ладно? Да-да, еще, знаешь, Гинтаре значит янтарь, вот тебе на память от меня».
И подпись Гинтаре-Бей.
Рядом на столе маленький янтарный кулончик-капелька.
Я устало уронил голову на руки, потом поднял с пола желтую пластиковую зажигалку «крикет», чиркнул, а потом долго-долго смотрел, как пламя лижет последние строки ее неровного студенческого почерка.
Я не скучаю и не люблю ее. Я не скучал и никогда не любил ее. Да. Так и есть.
Эти строки я повторяю про себя каждый день после ее ухода…
[/b]
_________________
Использование этого материала является нарушением авторских прав и просто подлостью. не обижайтесь, просто так на всякий случай
|
Вход
FAQ
Поиск
